[Самая большая подводная лодка в мире] - Андре-Марсель Адамек

Эти уступки комфорту не должны были оказаться в ущерб ни качеству боевого снаряжения, ни запасам мазута, чем и объясняются чрезмерные габариты и вес судов этого типа.

Первый такой корабль остался лежать на дне после подводных испытаний, второй сгинул в районе Новосибирских островов. Производство лодок типа «Тобольск» было прекращено, и русские инженеры вернулись к принципу ограниченного пространства.

«Саратов», единственный выживший из этого типа субмарин, вот уже несколько десятилетий стоял на приколе водном из портов Балтийского моря. С некоторых пор русские хотели его продать, но не находили покупателя. Буксировка монстра длиной в сто шестьдесят метров заставляла чесать затылки торговцев металлоломом из разных частей света, включая поляков, которым, в отличие от остальных, не требовалось преодолевать значительных расстояний.

Русские, нуждавшиеся в валюте, постоянно снижали цену «Саратова». Чтобы осмотреть подводную лодку, Пупаракис совершил путешествие на Балтику. Он отметил, что специальная высокопрочная сталь была очень хорошего качества и что кислородным резакам она, скорее всего, окажется не по зубам. Если он добьется сделки, ему придется запустить лазерный резак. Он передал свое предложение в адмиралтейство, обещая заплатить долларами в момент отправки. Русские поколебались, тщетно попытались торговаться и закончили тем, что уступили.

Получив необходимые разрешения, Пупаракис снарядил флотилию из четырех мощных буксирных судов и назначил руководить маневрами «Саратова» узбека Сиума, своего лучшего механика. Сиум, который раньше работал на японских морских верфях, имел солидный опыт по части подводных лодок. Займи операция даже год, она все равно принесла бы целое состояние. Однако события развивались гораздо быстрее, чем предполагалось. Конвой шел уже вдоль датских берегов.

Каждое утро в десять часов Пупаракис получал радиограмму с буксирного судна «Константин». Затем он обходил верфи и беседовал с мастерами. Рабочие в его присутствии не поднимали глаз, но он подозревал, что металлорезчики безнаказанно наблюдают за ним из-под сварочных масок.

С тех пор как он встретил малышку, он чувствовал себя помолодевшим лет на тридцать, и удача не переставала улыбаться ему. Сегодня вечером, чтобы отпраздновать хорошие новости, он принесет ей несколько дюжин роз и, может быть, какое-нибудь украшение, если выкроит время заехать в подходящий город, так как в Сан-Франсуа-ле-Моле можно найти только стеклянные безделушки и позолоченную латунь.

Он с удовольствием сводил бы ее в ресторан в Шанон-ле-Бан, но теперь, когда стало известно, кто она, он опасался показываться с ней на публике.

Сажая ее в свой «ягуар», он видел, что она не из бедных, но не мог и на секунду предположить, что ее папаша — магнат стоимостью в три миллиарда. Она уже пять дней сидела взаперти на вилле, когда он неожиданно обнаружил статью в газете. Его первой реакцией было желание вернуть ее родителям, извинившись за неприятный инцидент. Но он уже не мог без нее обходиться.

Он долго размышлял, прежде чем принял решение тайно держать Ким у себя до ее совершеннолетия. А потом жениться на ней на глазах у всего мира. Дожидаясь своего часа, ему придется быть осторожным, придется остерегаться всех, включая собственных слуг. Обвинение в незаконном лишении свободы, совращении, а может быть, и в изнасиловании несовершеннолетней поставило бы крест на его головокружительной карьере.

Ровно в полдень Тон вошел в зал, чтобы позавтракать. На нем были чистые рубашка и пуловер. Борода и баки — аккуратно подстрижены. Вероятно, он принял душ, так как вокруг него распространялся приятный аромат лаванды, а зачесанные назад волосы были еще влажными.

Он выбрал столик под часами и сел спиной к стене, так чтобы иметь возможность видеть весь зал и наблюдать за перемещениями Гулетты.

Когда она подошла, чтобы принять у него заказ, он посмотрел ей прямо в глаза и сказал что-то любезное. Гулетта, привыкшая изо дня вдень видеть, как он быстро проскальзывает мимо нее по лестнице, что-то невнятно бормоча себе под нос вместо приветствия, недоумевала: какая благословенная муха укусила нынче этого одинокого медведя?

— Что это, морской паштет с травами?

— Паштет из трески и креветок с базиликом и луком-татаркой.

— Это вкусно?

— Конечно!

— Тогда я беру. А еще кусок яблочного пирога и кофе… А он точно старый, ваш старый кальвадос?

— Клянусь честью, ему столько же лет, сколько и мне.

— Ну тогда он слишком молод. Лучше подайте-ка мне хорошего коньяку.

Она постелила бумажную скатерть и разложила приборы, принесла бутылку розового вина во льду и корзиночку с хлебом, совершив таким образом три визита к столику Тона, который всякий раз обращал к ней глуповато-печальную улыбку.

Покончив с едой, он заказал еще два коньяка, а затем все послеобеденное время пил черный кофе, только однажды отлучившись со своего поста, чтобы сходить в туалет. Это был первый случай, когда он не взял пакет и не отправился бесцельно бродить по верфям.

Гулетта тревожилась. Капитан только что за несколько часов спустил деньги, на которые ему обычно удавалось прожить неделю, и она опасалась, как бы у него не возникло проблем. Посчитав сумму, она взяла коньяк на себя и забыла про два кофе. Тон уплатил по счету, не дрогнув ни одним мускулом, и поднялся в мансарду.

Ровно в восемь он вновь занял место за тем же столиком и заказал ужин из четырех блюд. Гулетта начинала задаваться вопросом, не выиграл ли он часом на скачках «четверной экспресс»? Она не обратила внимания ни на его настойчивые взгляды, ни на скромный букетик сухих цветов, который он украдкой положил на ее стойку.

Квартиру невозможно было узнать. Всюду теперь стояли растения и цветы в горшках, образовавшие нечто вроде многоярусного сада. Маленький керамический фонтан с успокаивающим журчанием низвергал каскад прозрачной воды. Были даже цветущие в неглубоких сосудах водяные лютики.

Жилю пришлось позаимствовать денег из резерва, чтобы произвести это переустройство. Он раздобыл также тонкую армянскую ароматическую бумагу, которая тлела по углам комнаты, и книгу по уходу за больными анорексией, из которой он почерпнул лишь то, что Пиу предстоят большие страдания.

В первый день Пиу рвало все утро. Она то умоляла Жиля не кормить ее насильно, то принималась осыпать его ругательствами, обвиняя в недостатке любви и сострадания.

Поскольку она была не в состоянии глотать твердую пищу, Жиль готовил ей мясные бульоны, овощные и фруктовые соки, которые потом, наполнив ими пластиковую бутылку, вливал в нее силой. Чаще всего она выплевывала питье ему в лицо, но при этом все же поглощала достаточно, чтобы избежать истощения.

В моменты острого кризиса Жиль готовил ей теплую ванну, относил ее туда на руках и опускал в воду. Он обтирал ей губкой затылок, плечи, лодыжки. Пиу закрывала глазам дышала спокойнее. Вода расслабляла ее, снимая напряжение натянутых, словно тетива, нервов.

Три дня подряд Жиль ухаживал за ней без передышки. Раньше, когда он уходил за продуктами и растениями, ему не оставалось ничего другого, как привязывать ее к поперечинам кровати. Но теперь, до окончания курса лечения, он не оставит ее ни на минуту.

Он больше не спускался за почтой, не шел открывать, когда звонили снизу. Переговорное устройство уже давно не работало, и чтобы открыть дверь подъезда, ему пришлось бы спускаться с пятого этажа, оставив Пиу без присмотра или вновь привязав ее, что было для него невыносимо.

Ким пыталась представить, какая погода снаружи. Пупаракис поселил ее на вилле в единственной комнате без окон, некогда служившей прачечной, а ныне с большими затратами переоборудованной, и она жила постоянно при искусственном освещении. Скорее всего, шел дождь. С тех пор как она оказалась в Сан-Франсуа-ле-Моле, она видела только дождь и туман.

Пупаракис вот-вот вернется с верфей. Он принесет ей еще одно платье, которое попросит примерить, прежде чем проведет ее наверх в гостиную и нальет шампанского.

По отношению к греку она испытывала противоречивые чувства, менявшиеся каждую минуту. Иногда он ее забавлял: он вел себя с ней как с настоящей женщиной, но она сердилась на него за то, что он украл у нее ее месть.

Прежде чем задумать и осуществить побег из клиники, она долго размышляла о самом большом оскорблении, которое могла бы нанести родителям. Мысль продавать свое тело за гроши казалась ей хорошей. Но не лишь бы кому. Она решила, что будет отдаваться рабочим, предпочтительно иммигрантам, парням с черными ногтями, пахнущим отработанной смазкой и потом. А когда бы вышли на ее след, вне всяких сомнений, желтая пресса раздула бы грандиозный скандал. Дочь биржевого короля — проститутка в рабочих кварталах города бедняков! Она бы не преминула подкинуть журналистам ряд пикантных подробностей. Ее мать от этого никогда бы не оправилась. Конечно, они постарались бы снова поместить ее в психиатрическую лечебницу, но, заручившись поддержкой прессы, на этот раз она, по крайней мере, могла бы защищаться.